Китайские директивы и цифровой поворот в Центральной Азии
Китайские директивы и цифровой поворот в Центральной Азии
3 сентября 2025 года в Бишкеке, в администрации президента Кыргызской Республики, прошло заседание Национального совета по вопросам развития искусственного интеллекта. Председательствовал заместитель председателя кабинета министров Эдиль Байсалов. Главным пунктом повестки стало обсуждение проекта Концепции развития искусственного интеллекта — стратегического документа, который должен определить приоритеты в цифровизации, повысить производительность труда и укрепить конкурентоспособность страны. Согласно официальной версии, разработка концепции направлена на создание современной цифровой инфраструктуры, которая упростит доступ граждан к госуслугам и откроет новые возможности для бизнеса.
Спустя всего два дня, 5 сентября 2025 года, в столице Казахстана президент Касым-Жомарт Токаев в своём ежегодном послании народу, озвученном в стенах парламента, заявил о намерении создать Министерство искусственного интеллекта и цифрового развития. Он отметил, что на базе существующего профильного ведомства должно появиться новое министерство, которое возглавит специалист в ранге заместителя премьер-министра. Основная задача — ускорить принятие «цифрового кодекса», охватывающего ИИ, платформенную экономику, большие данные и управление цифровыми потоками. В его речи прозвучала ключевая фраза: «Иного выбора нет», — как подтверждение безальтернативности цифровой трансформации.
На первый взгляд, эти инициативы выглядят как шаг вперёд — модернизация, внедрение ИИ, удобство для населения, усиление прозрачности. Но стоит приглядеться внимательнее: синхронность действий Кыргызстана и Казахстана, риторика безальтернативности и стремительность политических решений говорят о чём-то большем, чем просто внутренняя повестка. Всё это произошло буквально сразу после завершившегося 2 сентября саммита Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), где ключевыми темами стали вопросы региональной безопасности, цифрового суверенитета, технологического партнёрства и киберстабильности.
Не вызывает сомнений, что Китай давно рассматривает Центральную Азию как стратегический вектор для расширения своего влияния через технологические и цифровые каналы. Инициативы по цифровизации, которые озвучиваются на высшем уровне в странах региона, во многом отражают ту модель, которую продвигает Пекин: централизованное цифровое управление, автоматизация госуслуг, сбор и анализ больших массивов данных о населении. Всё это подаётся как благо, но на деле превращается в систему прозрачного гражданина и непрозрачного государства.
Казахстан официально говорит о «тотальном внедрении ИИ во все сферы», о необходимости «перестроить всю систему государственного управления». Кыргызстан пока в более ранней фазе, но язык официальных формулировок уже содержит те же элементы: «инфраструктура без альтернативы», «единственный путь», «стратегическое обновление».
В реальности под этими словами происходит не только техническое переоснащение, но и качественная перестройка баланса между государством и обществом. Государство получает беспрецедентные возможности для наблюдения, анализа поведения граждан, управления информационными потоками и оперативного подавления инакомыслия. Гражданин превращается а в объект сквозной аналитики.
Политическая логика очевидна: региональные элиты, оказавшиеся между внутренней нестабильностью и внешними угрозами, ищут в технологиях не столько развития, сколько контроля. Пекин, в свою очередь, предоставляет им не только оборудование (Huawei, ZTE, Hikvision), но и идеологию цифрового авторитаризма — с акцентом на управляемость, предсказуемость, устойчивость. ШОС похоже проявляет себя не только военный или экономический альянс, но и платформой трансформации Евразии по китайскому образцу.
Выгоду от такой модели получают и колонизаторы, и внутренние бенефициары. Китай закрепляется в стратегическом регионе, где формирует инфраструктурную и цифровую зависимость. Внутренние элиты создают для себя новые управляемые экосистемы, где контроль достигается не только через репрессии, а также алгоритмы и метаданные. Граждане же становятся участниками эксперимента, им предлагают «удобство» и «ускорение услуг» в обмен на право на приватность, а возможно, и на политическую субъектность.
Все признаки говорят о том, что в Центральной Азии начинается переход к новому формату цифрового государства по китайским лекалам, с задачей контроля и управления.
Таким образом эта Цифровая трансформация представляет не только технологии, а больше контроль власти. Кто её контролирует — тот контролирует будущее. И, судя по текущим тенденциям, будущее Центральной Азии входит в зависимость от китайской политики и от тех, кто умеет писать код, строить сети и формировать цифровые стандарты под видом интеграции и модернизации.
Худжад Джамиа
