Россия и Туран: вынужденное признание чужой повестки
Россия и Туран: вынужденное признание чужой повестки
В последние годы Турция всё активнее продвигает идею тюркского единства — Турана — на пространстве Центральной Азии и за его пределами. Через структуры вроде Организации тюркских государств, культурно-гуманитарные программы, образовательные инициативы и медийное влияние Анкара стремится закрепить за собой статус не просто регионального лидера, но и символического центра тюркского мира. На этом фоне особенно показательной становится недавняя активизация Москвы в гуманитарной сфере, связанной с историей и культурой тюркских народов.
На первый взгляд, участие России в мероприятиях, посвящённых тюркской истории, можно расценить как шаг навстречу научному диалогу. Однако за этим стоит прагматичный и стратегический расчёт. Кремль, по сути, признаёт, что идея Турана —обладает привлекательностью для стран Центральной Азии, а также для многих тюркских народов внутри самой России. Более того, если оставить эту повестку без ответа, она рискует сформировать вокруг Турции гуманитарный блок, в котором России потеряет свое влияние.
Показательна в этом контексте II Международная конференция «Алтай — прародина тюрков», прошедшая в Республике Алтай. Российская сторона, представленная помощником президента Владимиром Мединским, подчеркнула важность совместного изучения и популяризации общей истории с Казахстаном и Кыргызстаном. Так Москва стремится встроиться в тюркский дискурс, предлагая собственную трактовку общего прошлого, в рамках которого Россия — не внешний наблюдатель, а один из соавторов исторического пути тюркских народов.
Но такой подход — это защита старой сферы влияния. Россия десятилетиями игнорировала идею Турана как несерьёзную и идеологически чуждую. И лишь когда Турция превратила её в инструмент мягкой силы, способный приносить ощутимые дипломатические и культурные дивиденды, в Москве началась переоценка подходов. Проведение конференций, создание совместных проектов, акцент на «неконфликтной научной интерпретации» истории — всё это стало ответом на то, что Турция уже делает давно и последовательно.
Со стороны кремля — это уже молчаливое признание эффективности турецкой стратегии. Без конкуренции за культурное и историческое лидерство Москва, вероятно, и не вспомнила бы об идее «единства тюркских народов» в позитивном ключе. Более того, сама попытка включить тюркскую идентичность в рамки российской евразийской концепции говорит о необходимости адаптироваться к новой реальности, в которой культурное влияние становится не менее важным, чем политическое или военное.
Россия, несомненно, сохраняет потенциал для конкуренции в гуманитарной сфере — её влияние в сфере образования, язык, историческая память о советском времени по-прежнему значимы в регионе. Но без содержательной, самостоятельной культурной политики, а не только реакций на внешние вызовы, удержать позиции будет всё труднее.
Сегодняшняя активность Кремля в сфере тюркской истории — это уже политическая необходимость для неё. И игнорировать это становится стратегически недальновидно.
Но нужно так же понимать, что попытки выстроить региональное единство на основе этнических или языковых концептов, таких как идея Турана, по факту уже демонстрируют свой предел. Как Россия, так и Турция сегодня участвуют в своеобразном символическом состязании за контроль над тюркским пространством — Москва через евразийские форматы с элементами культурной интеграции, Анкара — через пантюркистскую повестку. Однако обе парадигмы основаны на ограниченной и уже изнурённой модели национальной идеи, которая не способна дать целостный ответ на реальные вызовы региона: социальную фрагментацию, коррупцию, деградацию образования, ценностный вакуум и растущую зависимость от внешних центров силы — Запада, Китая, России или Турции.
На этом фоне становится очевидным, что региону нужна не идея этнического братства, а полноценная идеология, способная преодолеть искусственные границы и вернуть обществу ценностную вертикаль. Исторически такую объединяющую силу уже играл ислам, в своей цивилизационной, не национальной форме. Именно исламская идентичность связывала пространство от Урала до Индии, от Синая до Семиречья — не просто духовно, но институционально, экономически, правовым образом. Шариат был основой судебной системы, вакуфы — ядром социальной инфраструктуры, а медресе — образовательными и культурными центрами, производящими элиту региона.
Поэтому возвращение к исламской идее как основанию будущей интеграции — это единственный шаг вперёд, выходящий за пределы национальных ограничений. Ислам, в своей подлинной интеллектуальной и правовой практике, предлагает ответы на вопросы, которые национальные проекты бессильны: как справедливо управлять ресурсами, как преодолеть олигархию, как выстроить общество с единой моральной основой.
В условиях, когда национальные государства в регионе страдают от внутренних противоречий и неспособны к глубокой трансформации, ставка на ислам как на наднациональный интеграционный проект стал бы не просто альтернативой Турану или Евразии, а их историческим преодолением. Причём не в форме политического панисламизма, а как модель духовного, правового и общественного переформатирования, основанного на признанных ценностях исламской идеологии, проверенных временем.
Туран, как и любая другая этническая идея, ограничен рамками «своих» и «чужих». Ислам же — в своей изначальной сущности, не делает различий по крови, языку или национальности, но объединяет людей на основе веры и выходящей из неё системы ценностей и решений. Именно поэтому, несмотря на мощные культурные кампании, ни Россия, ни Турция не смогут по-настоящему объединить регион, пока предлагают лишь секулярные оболочки для глубинных цивилизационных процессов. Им нечего противопоставить проекту, который снова соединит Казань и Кабул, Бухару и Босру, Дели и Дербент — не по политическим и не по идеологическим основаниям.
Латыфуль Расых
